Статья была написана Леонидом Кацисом в 2017 г. в период работы над сборником очерков, посвященных 100-летию отмены черты оседлости. Тогда не все статьи вошли в книгу при ее публикации. Сейчас этот текст нашего друга, Леонида Кациса, ушедшего из жизни в октябре 2022 г., публикуется впервые.

———————-

Черта еврейской оседлости как культурно-исторический феномен нашла свое отражение сразу во многих формах. Прежде всего, Чертой был сформирован и надолго утвердился в русской литературе сам типаж местечкового еврея – как правило, слабого, боязливого, но при этом очень набожного человека.

Достаточно вспомнить встретившегося Ф.М.Достоевскому в «мертвом доме» Исая Фомича Бумштейна — убийцу, но при этом ростовщика и ювелира – то есть, представителя весьма и весьма традиционных еврейских занятий. И не так уж важно, что Достоевский толком ничего в еврейских и иудейских делах не понимал. Принципиально другое: в сознании русского писателя, для которого именно Черта оседлости была предметом специальных размышлений, существовал некий особый образ еврея.

Не будем укорять автора за то, что в Субботу его Исай Фомич надевал тфилин (суббота – единственный день недели, когда религиозные евреи не делают этого). Важно другое: для Достоевского еврей – именно «Божий человек», поскольку тфилин, элемент молитвенного облачения – действительно символ неразрывной связи народа Израиля с Богом.

В сознании Достоевского, как, впрочем, и многих других русских писателей, существовали два, порой не связанных между собой образа: народа книги и народа Черты. Вот характерный пример: один из героев «Братьев Карамазовых», Федор, бывал в Одессе и встречался там, как он говорит, не только с «жидами», но и с «евреями». Возможно, так отразилась у Достоевского грань, которую проводили представители российской интеллигенции между восприятием грязных, нечестных, никчемных, на их взгляд, людишек Черты оседлости и их респектабельных соплеменников, добивавшихся успеха в искусстве, науках и предпринимательстве.

Одесса Достоевского – вполне определенный художественный образ. У читателя невольно складывается ощущение, что именно там глава семьи Карамазовых и носитель всех ее отрицательных начал Федор Павлович подвергся отрицательному влиянию, прожив несколько лет в еврейской среде. Там он, по сюжету романа, научился «сколачивать и заколачивать деньгу» и даже, возможно, обрел сходную с евреями внешность – плотоядный рот и нос с горбинкой.

Но Одесса отнюдь не была городом, обычным для Черты. Будущая родина целой южнорусской литературной школы – Исаака Бабеля, Ильи Ильфа и Евгения Петрова, Эдуарда Багрицкого, Валентина Катаева и других, формально она, конечно, входила в Черту оседлости как часть Херсонской губернии. Однако специфика, состоявшая в том, что город был одним из главных портов не только Новороссии, но и всей империи, обусловила принятие массы специальных законов и постановлений, которые фактически выводили Одессу из формальных рамок Черты. Поэтому и взгляд на него со стороны пишущего еврейства был, мягко говоря, неоднозначен – достаточно вспомнить, например, сочинение родоначальника русско-еврейской литературы Осипа Рабиновича с характерным названием «История о том, как реб Хаим-Шулим Фейгис путешествовал из Кишинева в Одессу и что с ним случилось» (Одесса, 1865).

Острый сюжет повествует о том, как бедный ремесленник из Кишинева, не имеющий шанса вырваться из нужды, но мечтающий об этом, выигрывает в лотерею огромную сумму. Путешествие в Одессу за причитающимися деньгами таит в себе много приключений и открытий. Перед бедным часовщиком, мало что видевшим в своей жизни, открывается новый мир, яркий и захватывающий – нетрудно догадаться, что к столкновению с ним рэб Хаим-Шулим оказывается не готов. Пытаясь, однако, доказать себе и окружающим, что и он принадлежит к этому миру, носитель местечкового сознания не справляется с соблазнами и проигрывает весь лотерейный выигрыш в карты. И начинается его обратный путь – из одесской Геенны в уютный мир кишиневского местечкового быта, столь привычный нашему герою.

Рэб Хаим-Шулим заявляется домой с лицом, плотно закрытым платком. Рассказ о том, что в поезде бандиты попытались отнять у него огромные деньги, и что в завязавшейся борьбе он лишился носа, но денег не отдал, потрясает жену Хаим-Шулима. Она плачет, говоря, что здоровье мужа ей дороже любых денег и что не надо было ради них жертвовать собой. И тогда несостоявшийся богач снимает с лица платок. Всё встает на свои места: Хаим-Шулим возвращается в привычный мир, вырваться из которого, оказывается, не так просто. Куда сложнее, чем просто пересечь границу какой-то Черты.

Рассказать об этом мире с такой добротой и, вместе с тем, с иронией, мог лишь писатель, родившийся внутри культуры Черты и полностью ей принадлежавший.

Но вернемся к Достоевскому. Размышления великого русского писателя столь глубоко в мир еврейской культуры не погружались. Его интересовали совсем другие проблемы. В «Дневнике писателя» за 1877 год Достоевский, обсуждая вопрос предоставления евреям равноправия, напрямую связывал его с главными русскими проблемами, касавшимися недавней отмены крепостного права. Как быть, размышлял Достоевский, если еврей, которому будет дарована свобода, просто скупит или ким-либо иным экономическим образом захватит всю русскую крестьянскую землю? Ведь после отмены Юрьева дня, когда крепостной мог хотя бы сменить помещика, русские крестьяне не стали свободны экономически в той же степени, что и евреи, которые могли сколько угодно перемещаться и вести дела на громадной территории Черты.

Конечно, наряду с подобными – вполне конкретными – размышлениями о необходимости ограничивать свободу евреев, у Достоевского можно найти и более серьезный, взвешенный взгляд на религиозную философию еврейства. И все же, бесправные жители Черты выглядели для него частью некоего мистического всеобщего еврейства, якобы противостоявшего всему, что было столь дорого писателю. Частью народа, который лучше все-таки держать взаперти.

В литературе встречаются разные мнения по поводу того, был ли Достоевский в прямом смысле слова антисемитом, и если да, то в какой степени? Достаточно определенный ответ на этот вопрос дает сам писатель, причем как в художественных произведениях, так и в дневниках, письмах.

Мы же обратимся к эпизоду из все тех же «Братьев Карамазовых». 

«… — Алеша, правда ли, что жиды на Пасху детей крадут и режут?

— Не знаю.

— Вот у меня одна книга, я читала про какой-то где-то суд, и что жид четырехлетнему мальчику сначала все пальчики обрезал на обеих ручках, а потом распял на стене, прибил гвоздями и распял, а потом на суде сказал, что мальчик умер скоро, чрез четыре часа. Эка скоро! Говорит: стонал, все стонал, а тот стоял и на него любовался. Это хорошо! …»

Один из участников этого диалога, Алеша Карамазов, отличается в романе тем, что именно ему стремятся раскрыть душу, доверить сокровенное остальные персонажи. И когда, в ответ на жуткие подробности и прямой вопрос девочки-подростка, Достоевский устами Алеши говорит «не знаю» – сомнений в позиции Федора Михайловича, большого мастера психологического анализа и описания подспудных душевных движений, практически не остается.

Портрет еврея Черты, каким он виделся с русской стороны, мы находим и в «Степи» А.П.Чехова. Это Моисей Моисеич, хозяин постоялого двора в некоей губернии N, куда приезжают русские купец и священник. Здесь вам и странные одежды, и неприятный писателю еврейский говор, и пресмыкательство перед приезжими, и многое, многое другое. Но в то же время мы не раз встречаем в произведениях Чехова (рассказы «Тина», «Перекати-поле») образы евреев, прошедших крещение, порвавших со своей традицией, мятущихся, не нашедших душевного покоя в новом окружении. И, как большой художник, Чехов в своих произведениях, скорее, ставит вопрос, нежели дает ответ на него.

Еврейская сторона, конечно же, тоже не оставалась безучастной к этим поискам идентичности. Постоянно шла полемика о психологии еврея Черты – в частности, о том, как она корежит душу всего народа. В еврейской литературе само слово «Черта» стало знаковым, символичным, слово бы заключавшим в себе самую суть еврейской судьбы. Недаром первым названием «Мальчика Мотла» Шолом-Алейхема было «Дети черты». Пояснений к этому названию не требовалось.

Однако не только трагизм, юмор или ирония, о чем говорилось выше, характеризовали описание Черты оседлости еврейскими авторами. Было и другое отношение к этой теме, особо рельефно проявившееся после Кишиневского погрома, и с этого момента определявшееся не менее знаковым словом «Чужбина».

В этом течении видное место занимают тексты писателя, поэта и публициста Владимира Жаботинского. Как одного из основателей сионизма, его не слишком привечали в еврейской среде рубежа ХХ века – многие тогда искали выход из создавшейся ситуации в крещении, позволявшем вырваться за пределы черты, пусть и отказавшись от еврейства. С другой стороны, в то время все ярче проявляла себя новая, альтернативная возможность строить жизнь, не слишком углубляясь в проблемы сохранения национальной идентичности. Это был путь вовлечения в политическую жизнь и участия в революционных партиях, которого евреи ранее сторонились. Такой выбор тоже находил свое отражение в произведениях еврейских авторов.

Однако, образ неустроенности, чужбины пронизывал литературу все больше. Причем, примеры мы найдем не только у еврейских, но и у русских писателей. Это и уже упомянутый нами «Мальчик Мотл» Шолом-Алейхема, и замечательный рассказ В.Г.Короленко «Без языка», затронувший проблему еврейской эмиграции, когда один из героев, украинский крестьянин, видя, как евреи молятся в Америке, с тоской вспоминает: в его-то местечке все было по-настоящему. А здесь, по другую сторону океана – не то…

Наоборот, упомянутый выше идеолог эмиграции Владимир Жаботинский в своих произведениях ничуть не умилялся миру штетлов, видя в Черте в первую очередь мир скученной и нищей еврейской жизни. Эта жизнь породила многие черты еврейского характера и поведения, которые чуть ли не до наших дней определяют образ еврея в сознании окружающих народов. Жаботинский не раз говорил о рабской психологии еврейской интеллигенции Черты оседлости, о том, что евреи Черты не хотят участвовать в еврейской жизни и еврейские журналы читают куда меньше русской литературы и печати.

Не менее рельефно, чем в книжных и публицистических текстах, типичные образы обитателей Черты оседлости отражались в театре. Вот, например, что писал живший в столицах поэт Осип Мандельштам в очерке о Соломоне Михоэлсе – классическом исполнителе роли Тевье Молочника. «По деревянным мосткам невзрачного белорусского местечка — большой деревни с кирпичным заводом, пивной, палисадниками и журавлями — пробиралась долгополая странная фигура, сделанная совсем из другого теста, чем весь этот ландшафт. Я смотрел в окно вагона, как этот единственный пешеход черным жуком пробирался между домишками через хлюпающую грязь, с растопыренными руками, и золотисто-рыжим отливали черные полы его сюртука. В движениях его была такая отрешенность от всей обстановки и в то же время такое знание пути, словно он должен пробежать «от» и «до», как заводная кукла. Эка, подумаешь, невидаль: долгополый еврей на деревенской улице. Однако я крепко запомнил фигуру бегущего реббе потому, что без него весь этот скромный ландшафт лишался оправдания».

Сам Мандельштам в своих произведениях давал портрет и другого слоя жителей Черты – тех, кто, в определенном смысле, вышел за ее пределы. В очерке «Киев», например, он описывал быт евреев Подола, сильно отличавшийся от мира украинских местечек. Здесь была своя манера одеваться, носить шляпки, говорить. В таких местах, в соединении русской и еврейской культур, рождалось новое искусство, находившее воплощение в русском авангарде и других направлениях.

Еще один взгляд на облик евреев эпохи Черты оставил нам в своих письмах Борис Пастернак, буквально фиксировавший впечатления от увиденного сквозь вагонное окно: «Чудный день в Смоленске, древний кремль, кобзари и еврейский кларнетист обходят наши вагоны, о них, конечно, ничего не знают Express’ы. А тут – фольклор, и я научился по запаху вагона распознавать губернию, по которой проезжаю. Пассажиры меняются ежечасно. Визг, детские слюни и польские евреи и еврейские поляки. (…) Знаете, на что у меня уходят деньги? На Азров (евреев. – Л.К.). Они выстаиваются вдоль станций с курами и мацными булками в руках, с плачевным жаргоном на устах и с неисчерпаемой бесконечной скорбью в очах».

Обычные бытовые сцены, рутинная провинциальная жизнь, повседневные заботы людей, которые по сути и составляют их жизнь, если не случаются экстраординарные события.

Заметим: это написано в апреле 1912 года. То есть, в разгар дела Бейлиса, киевского приказчика, жителя Черты, обвиненного в ритуальном убийстве. Как уже было отмечено выше, шумная газетная кампания, судебное расследование и яростное противоборство защиты и обвинения буквально потрясли Россию. Нашли эти события отражение и на страницах книг еврейских писателей. В частности, им был посвящен роман Шолом-Алейхема «Кровавая шутка», печатавшийся в газете на идише. В основу был положен занимательный сюжет – одновременно отчасти фантастический, но отражавший, в то же время, суровую реальность жизни еврейского народа эпохи Черты.

Еврей Гершка Рабинович жалуется своему русскому другу, сыну дворянина Гришке Попову, на несправедливость: он обладает способностями и желанием получить высшее образование, вести достойную жизнь. Но даже при наличии аттестата с одними пятёрками и медали за успехи в учебе, Гершка не может быть принят в университет из-за процентной нормы. Его русский товарищ не верит, что евреи находятся в столь уж несчастном положении, и предлагает приятелю на год поменяться местами. В результате, дворянский на своей шкуре испытывает все «прелести» положения еврея, проходит через запреты и унижения, не имея права даже просто ходить по некоторым улицам. Наконец, случаются события, весьма напоминающие дело Бейлиса: гибель подростка – сына местного сбытчика краденного – допросы, обыски и арест Гришки, который не может признаться, что он не еврей, из опасения навредить другим людям. Присутствие в названии романа слова «шутка» предполагает, конечно же, что развязка будет благополучной. Казалось бы, так и происходит: обман раскрывается, все становится на свои места. Но что значит в данном случае «на свои места»? Только то, что жизнь Гришки возвращается в привычное русло, а бедствия, обрушившиеся теперь на Гершку, вынуждают его бежать из страны.

Сравнивая две линии событий – вымышленных, в романе, и подлинных, в Киеве – зададим себе вопрос, который косвенно затрагивался и во время реального процесса по делу Бейлиса: а где, собственно говоря, проходила пресловутая Черта оседлости?

В Киеве, например, одна сторона улицы или бульвара могла быть разрешена для проживания евреев, а противоположная – нет. И случаи такие были далеко не единичными случай. На процессе по делу Бейлиса, выясняя, почему один из свидетелей прописан по одному адресу, а фактически живет по другому (что часто случалось из-за запрета евреям жить там, где они хотят даже в пределах одного города), прокурор назвал ситуацию комедией. В ответ на что один из защитников попросил судью разъяснить представителю обвинения, что не следует называть комедией трагедию.

Рассматривая в этом очерке то, как проблемы жизни евреев эпохи Черты отражались на страницах книг еврейских и русских писателей, обратим внимание на еще один эпизод из романа Шалом-Алейхема: «Не нужно большего пессимиста, чем Абрам-Лейба, который даже про Толстого как-то раз выразился в письме к брату, что великий Лев Толстой тоже не больше, как грешный человек». И далее: «Недурную речь произнес Абрам-Лейба, показал себя. Недаром же выучил наизусть всего Кирпичникова и Галахова, прочел Пушкина, Тургенева и всего Толстого, от доски до доски! Абрам-Лейба так волновался, что в конце своей речи выпалил такую тираду: “Что нам делать? Ждать, пока кто-нибудь сжалится и замолвит за нас словечко? Благословенны руки, сами себе помогающие! Много нам помогали ваши великие люди? Разве заступился за нас Лев Толстой? Разве попробовал хоть бы одним словом выступить в защиту евреев?!”».

И Шолом-Алейхем знал, о чем говорил. Известно, что в 90-е годы XIX века к Толстому неоднократно обращались с просьбой выступить в защиту Дрейфуса во время процесса, потрясшего Францию и всю Европу. Ответ писателя-гуманиста был обескураживающим: «Я не знаю Дрейфуса, но я знаю многих Дрейфусов, и все они были виновны … Лично я уверен в виновности Дрейфуса». И даже много лет спустя, уже после того, как обвинение было признано ложным, Толстой, пользуясь военной терминологией, отступал, сохраняя оборонительные позиции: «Да, да, он невиновен. Это доказано … Кто-нибудь когда-нибудь сможет объяснить мне, почему весь мир проникся интересом к вопросу — изменил или не изменил своей родине еврей-офицер? Проблема эта имеет ничтожное значение для Франции, а для всего остального мира она совсем лишена интереса…». Более того, писатель обрушивался с критикой на тех представителей русской интеллигенции, которые пытались занять в этом споре сторону Дрейфуса. «Нам, русским, странно заступаться за Дрейфуса, – писал он, – человека ни в чем не замечательного, когда у нас столько исключительно хороших людей было повешено, сослано, заключено на целую жизнь в одиночные тюрьмы».

Приведенные здесь цитаты вовсе не ставят своей целью развенчать чей бы то ни было образ. Они лишь позволяют взглянуть более объемно на проблему отношения российских писателей к еврейству через призму одного из наиболее выдающихся их представителей – человека, одно время даже бравшего уроки иврита у московского раввина Минора, чтобы ближе познакомиться с еврейскими священными книгами.

Сто с небольшим лет назад, после смерти Толстого, Ленин в своей статье назвал писателя «зеркалом русской революции» (несмотря на то, что Лев Николаевич никогда о революции не писал). Ленин имел в виду, что Толстой, как большой художник, адекватно отразил всю противоречивость внутренней жизни Российской империи в эпоху надвигавшихся потрясений. В этом смысле позицию Толстого можно также считать и зеркалом русско-еврейских отношений в начале ХХ века. Эти отношения были сложны и противоречивы настолько, что даже великий гуманист, писатель и педагог, гений мировой литературы, не решился возвысить свой голос в защиту еврейского народа от несправедливых обвинений.

Вряд ли Толстой чем-то рисковал при этом. Вряд ли ему пришлось бы бежать из  страны, как это сделал под давлением ненавистников Дрейфуса Эмиль Золя после написанного им правительству Франции письма, которое писатель озаглавил «Я обвиняю». Но, так или иначе, до прямого, недвусмысленного обвинения гонителей еврейского народа русская литература, несмотря на мужественную позицию некоторых ее представителей, все же подняться не смогла. Задачу убедить народ России в низости и недопустимости гнета по национальному признаку она не ставила, и решены эти проблемы вскоре были совершенно другим путем – путем революционного обрушения всех мыслимых границ – в том числе и границ Черты оседлости.

Статья Елены Цвелик

Эти заметки есть еще одна попытка посмотреть на российскую историю сквозь ее отражение в провинции – в чертe оседлости. Нас будут занимать события, связанные с выборами в первый в Российской Империи демократический институт – Государственную Думу.

Известный еврейский общественный деятель, публицист, присяжный поверенный Генрих Слиозберг отмечал, что в царствование Николая II еврейский вопрос был одним из самых острых вопросов русской жизни. Дорвавшиеся до думской трибуны антисемиты и их оппоненты – левые депутаты, трубили на всю страну о еврейском вопросе в течение десяти лет почти на каждом заседании Думы, сделав его одним из главных политических вопросов.

Восстановим сначала хронологию событий. Хотя еврейские социалистические партии и такие леворадикальные организации, как Еврейская Демократическая Группа, бойкотировали выборы в 1-ю Государственную Думу, население черты оседлости, последовав призыву “Союза для достижения полноправия еврейского народа в России”, активно в них участвовало. “Союз” (для краткости будем именовать его так) представлял собой беспартийную организацию, действовавшую в России с 1905 по 1907 годы; он предпринимал организационные меры для участия евреев в выборах в Думу, а также оказывал евреям юридическую поддержку после погромов 1905 года. Еврейские кандидаты, баллотировавшиеся в Думу, получили от “Союза” инструктаж по вопросам борьбы за равноправие евреев. Последнее собрание “Союза” состоялось в мае 1906 года, когда выявились резкие разногласия по вопросу о создании в Думе еврейской национальной группы. Владимир Жаботинский, выступавший от лица сионистов, и Семен Дубнов поддерживали создание еврейской группы, в то время как Максим Винавер и его сторонники резко воспротивились этой идее. В 1906 г. Дубнов основал Еврейскую народную партию (Фолкспартей), а на 3-й Всероссийской конференции сионистов в Гельсингфорсе было принято решение, согласно которому сионисты должны были выйти к выборам как отдельная партия. Таким образом, политическая поляризация еврейской жизни привела к распаду Союза, который был официально распущен весной 1907 года.

Что же делалось в это время на местах, в частности, в Брацлавском уезде Подольской губернии, 11,6% населения которого составляли евреи? Несмотря на бойкот выборов левыми партиями, активность еврейского населения была очень высокой: на Думу возлагались большие надежды в плане борьбы за получение равноправия. Очевидец из Подольской губернии писал: “Предвыборные собрания устраивались в синагогах…Синагоги были переполнены и не вмещали тех, которые желали присутствовать.” В выборах приняли участие более семидесяти процентов евреев с правом голоса; процент избирателей-христиан оказался меньше. Избирательное право имели не все жители империи; евреи избирали своих выборщиков по городской курии. Правом избирать и быть избранным обладали владельцы городской недвижимости и торгово-промышленных заведений, квартиросъемщики или служащие. Выборы для городской курии были двухступенчатые: избиратели выбирали выборщиков, которые затем избирали депутатов Думы на губернском собрании.

Наглядно иллюстрируют расстановку сил во время предвыборной кампании в Думу в провинции данные по Брацлавскому уезду Подольской губернии. Следует отметить, что в Брацлаве, наряду с Бундом, популярностью пользовались РСДРП, анархисты, эсеры, и, кроме того, в городе работала ячейка “Союза для достижения полноправия еврейского народа”. Итак, в списках уполномоченных по городской курии Брацлавского уезда на выборах в Думу первого созыва стояли имена трех евреев: купца Самуила Матусовича Барабаша из Одессы, провизора мещанина Миколы Абрамовича Лисянского из Немирова и доверенного торговых фирм мещанина Абрама Елевича (Эльевича) Шойхета из Брацлава. Купец был записан кадетом и сионистом, а провизор и доверенный причислялись к благонадежным и беспартийным. Самуил Матвеевич Барабаш (1850–1921) – одесский банкир и негоциант, прихожанин синагоги “Большой Бет-Гамидраш”, был членом попечительского совета Одесского еврейского училища “Ешибот”, а кроме того, активистом “Любителей Сиона”. О выпускнике Московского университета провизоре Лисянском известно не так много, за исключением того, что он был владельцем паровых молотилок, а вот доверенный торговых фирм Абрам Шойхет, как показывает жандармский отчет, занимался не совсем безобидными делами, поскольку был председателем местного комитета Бунда, самой влиятельной в те времена еврейской партии, и начальником брацлавской боевой дружины. Согласно законодательству, уездный исправник А. И. Новицкий обязан был представить начальству отчет о ходе выборов, а также сведения о лицах, избранных выборщиками, и их анкеты. Предположительно, в сокрытии крамолы о брацлавском кандидате сыграло роль знакомство ювелира Шойхета с проживавшим в Брацлаве помощником уездного исправника А.М. Ляховичем, у которого могли быть материальные причины для снисходительного отношения к начинающему политику.

В Первую Государственную Думу, (она действовала с 27 апреля по 8 июля 1906 года; 478 депутатов), было избрано 14 евреев: Брук, Брамсон, Каценельсон, Левин, Розенбаум, Якубсон, Вольфсон, Винавер, Иоллос, Острогорский, Френкель, Герценштейн, Червоненкис, Шефтель, из которых девять примкнуло к кадетам, трое к трудовикам, а один был беспартийным. Из 14 депутатов 12 были иудейского и 2 православного исповедания. Представительство евреев в Думе было весьма малочисленным: число депутатов-евреев по отношению к общему числу депутатов составило 2,82%, а все еврейское население 5,6 млн. человек по отношению к общему населению страны 137,5 млн. – 4,07 %. В Первой Думе еврейский вопрос стал центральной темой обсуждения в июне 1906 года, когда назначенная ею комиссия представила отчет о погроме в Белостоке, однако законопроект об отмене дискриминации национальных меньшинств не был принят из-за досрочного роспуска Думы, с которой царское правительство находилось в постоянной конфронтации.

 В конце ноября 1906 года началась избирательная кампания по выборам во Государственную Думу II созыва, во время которой в результате антисемитской пропаганды и сенатских разъяснений количество еврейских избирателей резко сократилось: во II Государственную Думу (20 февраля – 2 июня 1907 г.; 518 депутатов) было избрано лишь 4 еврея, почти не известные в еврейских кругах. В целом, Вторая Дума была левее первой, но на решение еврейского вопроса это никак не повлияло. Депутаты-евреи развернули широкую кампанию за изменение формулы законопроекта правительства, который предусматривал отмену всех обусловленных вероисповеданием ограничений, “за исключением еврейских”. Однако обсуждение законопроекта было прервано роспуском второй Думы, сопровождавшимся изменением избирательной системы. Списки избирателей по Брацлавскому уезду за ноябрь 1906 года наглядно иллюстрируют тенденцию к уменьшению количества еврейских выборщиков: одним-единственным еврейским избирателем, чью кандидатуру выдвинули уездные выборщики по городской курии был брацлавский мещанин Абрам Элевич Шойхет, представитель московских торговых фирм, умеренный.

В целом, законодательство по выборам в первую и вторую Думы давало евреям черты оседлости возможность провести своих избирателей в губернское собрание, где они принимали участие в выборах депутатов Думы, но это не означало, что избранные кандидаты представляли их интересы. Если взглянуть на структуру депутатского списка от Подольской губернии в первую и вторую Думы, то мы увидим, что в первую прошло 13 депутатов, все крестьяне, а во вторую 12 депутатов, из которых 11 крестьян и 1 православный священник. Национальный состав депутатов первой Думы от Подольской губернии однороден: все 13 – украинцы, во второй Думе из 11 депутатов 10 украинцев, 1 молдаванин и 1 поляк. Вполне очевидно, кого представляли в Думе эти люди.

Выборы в третью Государственную Думу (1 ноября 1907 г. – 9 июня 1912 г.; 442 депутата) проводились по новому избирательному закону, который позволил властям посредством ряда административных действий ограничить количество голосов от еврейского населения. Закон был изменён таким образом, что круг избирателей значительно сузился, а избиратели с высоким имущественным цензом (землевладельцы и горожане высшего ценза) получили фактический контроль над выборами на большинство парламентских мест. Большинство в третьей Думе перешло к проправительственным фракциям – октябристской и националистической, позиции левых партий были существенно подорваны. Таким образом, в Думе преобладали правые элементы, а евреев представляли только три депутата-кадета (иудеи Ниселович и Фридман, православный – Пергамент). Столь малочисленное представительство евреев в III, (а затем и в IV) Думе можно объяснить следующим: при выборах в I и II Думы за кандидатов в депутаты – евреев голосовали и евреи, и христиане. После спада революции в результате деятельности “Союза Русского народа” часть выборщиков-христиан отказалась от поддержки евреев. Тем не менее, в списке избирателей Брацлавского уезда фигурируют два еврейских выборщика: предприниматель Сруль Авербух из Брацлава, партийная принадлежность которого неизвестна, и владелец склада сельскохозяйственных машин из Немирова, социал-демократ Хаим Тонконогий.

Выборы в Брацлавском уезде вошли в анналы истории благодаря газете “Киевлянин”, корреспондент которой сообщал: “21 сентября состоялись выборы по 1 и 2 съѣздамъ городскихъ избирателем. Результаты довольно печальны. По первому съѣзду избранъ мѣщанинъ г. Брацлава Сруль Авербухъ, по второму съѣзду – мѣщанинъ м. Немировa Хаимъ Тонконогій. Изъ числа 388 избирателей перваго съѣзда явилось 69, въ томъ числѣ 45 евреевъ, голосами которыхъ и избранъ ихъ ставленникъ. По второму съѣзду изъ 3,022 избирателей осуществили свои права 723. Хаимъ Тонконогій получилъ 418 записокъ. Русское населеніе голосовало за уѣзднаго врача И. П. Торчинскаго, но осталось въ меньшинствѣ, чего можно было ожидать, такъ какъ и по избирательнымъ спискамъ преобладаютъ евреи. Г. Торчинскій получалъ 305 записокъ. Несомнѣнно, что этимъ количествомъ исчерпалась вся наличность силъ русскихъ избирателей, осуществившихъ права. Время для выборовъ по мѣстнымъ условіямъ оказалось самое неудобное. Старообрядческое населеніе, составляющее значительное количество, не возвратилось еще съ с баштановъ, и поэтому голоса и права его пропали. Въ то же самое время «угнетенная» нація сорганизовалась по-кагальному, въ синагогахъ; еврейскіе агитаторы переѣзжали изъ одного пункта въ другом на «кишічкѣ», агитируя за Тонконогаго, имя котораго, однако, стало извѣстно лишь въ день выборовъ; цѣлые обозы балагулъ доставляли выборщиковъ – евреевъ изъ отдаленныхъ пунктовъ: Вороновнцы, Печеры, Тульчина, Немирова и др. И торжество «угнетенной» націи было обезпечено.” Однако разочарование ультраправых было преждевременным: на губернских выборах они одержали победу. Цитирую заметку из “Киевлянина” от 15 октября 1907 года: “КАМЕНЕЦЪ-ПОДОЛЬСКЪ. Выборы прошли блестяще для русскаго дѣла. Избраны кандидаты русскаго блока: Брацлавскій предводитель дворянства Балашовъ, Ольгопольский предводитель дворянства Гiжицкий, землевладѣльцы: Балаклеевъ, Чихачевъ, мировой посредникъ Потоцкій, священники: Маньковскій, Подольскій, Сендерко; крестьяне: Андрійчукъ, Галущакъ, Пахальчукъ; отъ городовъ членъ губернского крестьянским делам присутствія Червинскій. Все правые.”

 Подольские депутаты от крестьянской курии хорошо понимали, каких речей в Думе от них ждали единомышленники. Так, депутат Г. А. Андрийчук, выпускник церковно-приходской школы села Женишкивцы и бывший волостной писарь, a ныне член фракции русских националистов, от имени своих избирателей пытался обрисовать “эксплуататорскую роль евреев в Подольской губернии”. По его мнению, евреи-владельцы мелких предприятий и арендаторы земель использовали свои экономические возможности для обогащения за счет других классов населения. “Нельзя продать пары волов, не заплатив еврею 5 руб. Земля благодаря им вздорожала. Жить, благодаря евреям, стало невозможно: крестьяне стали выселяться в Сибирь”. Неудивительно, что за провинциализм и бесталанность крестьянских депутатов из Подольской губернии окрестили камчадалами.

Несмотря на то, что в третьей Думе лидировали правые фракции, еврей-кадет Нисселович стал инициатором законопроекта об упразднении черты оседлости, который был внесен на повестку дня Думы 31 мая 1910 года. Однако законопроект остался без рассмотрения из-за противодействия правого большинства; кроме того, третья Дума приняла ряд поправок к уже действовавшим законам, направленных на дальнейшее ограничение прав евреев, в том числе на передвижение вне черты оседлости.

В четвертую государственную Думу (15 ноября 1912 – 6 октября 1917 г.; 442 депутата) были избраны три еврея: Фридман, Бомаш и Гуревич, все кадеты. Избирательное законодательство к моменту выборов в Думу IV созыва максимально ужесточилось. Брацлавский уезд в тот период представляют исключительно дворяне-землевладельцы, лица духовного звания и крестьяне, т.о. еврейское население не было представлено на губернских выборах вообще. Вот что писала либеральная киевская газета “Рада” 4 октября 1912 о ходе выборов в Брацлавском уезде:

“Интерес к выборам в Государственную Думу граждан г. Брацлава и брацлавского уезда очень мал. Уже читателям известно, что на съезд духовенства 19 сентября прибыли только сами священники и то только под нажимом своего начальства. Что касается иных избирателей, то они проявляют полное безразличие к выборам, видимо, заранее зная, что все равно ничего путного из них не получится. 28 сентября в Брацлаве… на съезд прибыло 45 священников и 6 помещиков, из которых последние двое отказались участвовать в выборах. Выбрали четырех помещиков (Балашова, Можайского, Суровцова и Цыбульского) и 5 священников (Вачинського, Воржковского, Григоренша, Ниюлова и Перетятькова).”

 В год выборов в четвертую Думу, 1912-ый, имя Шойхета появляется лишь в списке выборщиков (не избирателей) от городской курии, где он проходит имущественный ценз по государственному налогу и недвижимости. Неизвестно, воспользовался ли Шойхет своим правом голоса и принял ли участие в выборах. Во время избирательной гонки в третью и четвертую Думу в Брацлавском уезде уверенно чувствуют себя русские националисты, которые имеют поддержку высоких правительственных чиновников. Левые партии утрачивают популярность, зато активную пропаганду ведет “Союз русского народа”. Неудивительно, что при таких обстоятельствах результатом выборов стало избрание националистов из числа крупных землевладельцев, православного духовенства и крестьян.

После поражения первой русской революции Абрам Шойхет подает документы на выезд в Америку, но получает отказ по причине неблагонадежности. Он продолжает несколько лет заниматься делами в Подолии, и в 1917 году переезжает в Москву. Жена Шойхета Елена в 1925 году предпринимает отчаянную попытку денационализировать семейный особняк в Брацлаве, но проигрывает дело. Есть сведения том, что в 1927 году Абрам Ильич еще проживал в Москве; дальнейшая судьба его неизвестна.

Купец первой гильдии Израиль Авербух, предприниматель и меценат, внесший немалый вклад в дело развития народного образования в Брацлавском уезде, погибает во время налета повстанцев в мае 1919 года (см. статью “Гимназия”: https://kontinentusa.com/gimnaziya/).

В списке выборщиков по землевладельческой курии Брацлавского уезда встречается имя общественного деятеля и политика Николая Николаевича Можайского (1865–1920), одного из крупнейших земельных собственников края: его владения в местечке Вороновице и окрестностях составляли в начале ХХ века 3310 десятин.

В Брацлавом уезде камергер Можайский был предводителем дворянства (1897–1899, 1909–1917) и почётным мировым судьей. Николай Николаевич Можайский стал одним из депутатом Госдумы IV созыва, членом фракции Русских националистов и умеренно правых, а после раскола последней – группы Петра Николаевича Балашова, одного из главных сторонников Столыпина. Можайский состоял в нескольких парламентских комиссиях и был действительным членом Киевского Клуба русских националистов.

Позволю себе сделать небольшое отступление: хотя Клуб ( в некотором смысле цивилизованная, европейского типа альтернатива “Союзу русского народа”) вел энергичную оборонительную борьбу с “воинствующими инородцами” (в основном, украинцами и евреями), его члены профессор Дмитрии Пихно, а за ним и депутат Думы Василий Шульгин публично осудили дело Бейлиса. Вот что писал об этом адвокат Арнольд Марголин, отстраненный от участия в процессе защиты Бейлиса за резкие выступления против правительства: “Как и покойный Пихно, Шульгин ненавидит еврейство, готов преследовать его ограничительными мерами. Но ему дорог авторитет тех, кто стоит наверху, правители и судьи должны быть рыцарями, чуждыми подлогов. Народ же есть та чернь, которыми управляют эти рыцари. ” Справедлива ли характеристика Марголина? По прошествии лет, будучи заместителем министра иностранных дел в правительстве Петлюры, и подав в отставку после Проскуровского погрома, Арнольд Давидович Марголин согласится занять пост дипломатического представителя Директории в Лондоне. Аргумент Марголина о погромных привычках народа, приобретенных за 250 лет российского владычества в интервью газете “Jewish chronicle”, имел значение лишь для тех, кто не был знаком с российской историей ; столетие спустя совершенно очевидно, что ни русских националистов, ни украинских патриотов не волновали права национальных меньшинств вообще и евреев в частности. Однако это уже другая глава нашей истории.

Депутатом III Государственной Думы от съезда землевладельцев Подольской губернии в 1907 году был избран Петр Николаевич Балашов (1871–1939), один из крупнейших земельных собственников империи, чьи угодья в Киевской, Подольской, Саратовской и Уфимской губерниях составляли 330000 десятин (причем только в Подольской – 8890). Как и Можайский, Балашов окончил Санкт-Петербургский Университет, затем служил в гвардии; выйдя в отставку, поселился в своем имении в Комаргороде Подольской губернии. Камергер Балашов занимался общественной деятельностью и состоял Брацлавским уездным предводителем дворянства (1900–1909) и почетным мировым судьей Брацлавского округа (1902–1908). Именно Петр Николаевич Балашов был одним из главных сторонников политики Столыпина, а в годы работы в четвертой Думе – председателем фракции умеренных националистов. Как классический русский националист, Балашов поощрял дискриминацию евреев: так, он согласился было пожертвовать для постройки новой школы в Городище десятину-другую своих земель, но при условии, что там будет соблюдаться процентная норма. Вскоре выпускник Санкт-Петербургского университета изменил свое решение, сославшись на участившиеся в городке “экспроприации”, и жители Городища остались ни с чем.

В год выборов в I Думу (весной 1906 год) Брацлавским городским головой был некто С.М. Борковский. Именно в бытность Балашова уездным предводителем дворянства, а Борковского городским головой, в Брацлав прибыло огромное количество погромных листовок “Союза русского народа”. Благодаря вмешательству отцов города, им не дали ходу: по договоренности с еврейской молодежью листовки были просто-напросто сброшены в реку Буг; и случилось это как раз тогда, когда в Брацлав приезжал с визитом киевский анархист Григорий Богров. Мог ли предполагать Балашов, что именно этот человек совершит удачное покушение на его кумира Столыпина и повернет российскую историю вспять? На фоне противодействующих ему ультраправых Столыпин считался прогрессивным государственным деятелем, но не стоит забывать его высказывание, сделанное после разгона II Думы: “В еврейском вопросе каждый этап, каждый шаг должен быть сделан с соблюдением полного хладнокровия, при условии подчиненности не чувству, но политической и государственной необходимости <…>. При этом основным условием должно быть постановлено нами: никакие меры в порядке уступок революционной наглости и никакого ущерба коренному населению, русскому народу”.

И напоследок вернемся к Генриху Слиозбергу, видному российскому юристу и общественному деятелю, одному из учредителей “Союза за достижение евреями равноправия” мнение которого приводится в начале статьи, а заодно и к выборам в соседнем с Брацлавским Гайсинском уезде Подольской губернии. Весной 1906 года во время выборов в первую Думу евреи Гайсинского уезда выставили двух кандидатов в выборщики – статского советника барона Давида Горациевича Гинцбурга и кандидата права, адвоката Генриха Борисовича Слиозберга. Следует отметить, что Гайсин в процессе индустриализации Юго-Западного края стал одним из крупнейших торгово-промышленных центров губернии, поэтому относительно высокую долю населения Гайсина составляли представители интеллектуальных профессий – учителя, врачи, инженеры, адвокаты. Если в Брацлаве в начале ХХ века было только два завода – медоваренный и кирпичный, то в Гайсине действовали четыре завода и шесть фабрик (в немалой степени этому способствовало развитие железных дорог края и удобное местоположение Гайсина, связанного узкоколейкой с линией Гайворон-Винница). Генрих Слиозберг и Давид Гинцбург жили в Петербурге, но пользовались избирательным правом в Гайсине, так как барону Гинцбургу (востоковеду, гебраисту, писателю и общественному деятелю) принадлежал гайсинский сахарный завод, а адвокат Слиозберг был членом его правления. В выборщики оба кандидата прошли, но депутатами Думы от Подольской губернии избраны не были. Слиозберг, видный еврейский общественный деятель, выставлял свою кандидатуру в Гайсине и на выборах во вторую и третью Думы, где повторялась все та же история. На выборах в третью Думу вторым представителем от Гайсинского уезда стал купец Куценогий, но и ему не довелось стать депутатом российского парламента.

Kупец и барон, адвокат и коммерсант, банкир и провизор не имели успеха на губернских съездах выборщиков по одной-единственной причине: никто не хотел видеть презираемых чужаков в высших органах власти. Евреи черты оседлости не получили от выборов в Думу ровным счетам ничего, и даже в случае, если бы покушение на Столыпина не удалось, перспектива обретения ими равноправия в империи Романовых была бы крайне сомнительной. Только после Февральской революции, когда ушла в небытие государственная система, породившая черту оседлости, еврейский вопрос был снят с повестки дня.

——————————————

Углубляясь в историю, погружаемся в события, которые по времени далеко отстоят друг от друга.

Но иногда они соприкасаются.

Собирая материалы к биографии военврача, начальника полевого хирургического госпиталя, хотел установить факт его родственной связи с другим военврачом, командиром санитарной роты, получившим тяжелое ранение в 1943 г. 

Фамилии одинаковые, отчества — Исааковичи. Решающим было сравнение места рождения. В наградных документах Якова Черниловского был указан Мстиславль, город в Могилевской губернии. Когда в ходе поиска обнаружил, что Залман тоже родился в Мстиславле – испытал радость.  Стало ясно:  тяжелораненный военврач Залман Черниловский – брат Якова, тоже военврача (на фотографии он увенчан множеством орденов)

Они родились в Мстиславле в 1903 и 1905.  На рубеже веков евреи этого городка черты оседлости составляли 60% его жителей. Став юношами, братья устремились в большую жизнь. Залман даже успел в 17 лет уйти на Гражданскую войну, на Врангелевский фронт.

Мы не знаем, продолжали ли родители братьев жить в Мстиславле. Но если да – тогда они могли разделить участь всех евреев этого городка, трагическую участь.

«Ранним утром 15 октября 1941 года евреев стали выгонять из домов. Было ветрено и очень холодно. Евреев, живших в Заречье, построили в колонну, и повели в город в сопровождении немцев…»

Дальнейший текст документов ужасен, его очень тяжело пересказывать.

Там подробно описывается, как погибали мужчины, как – женщины, дети. Как в течение одного дня перестал существовать еврейский Мстиславль.

—-

А известность в российской истории евреи Мстиславля получили в середине 19 века. Тогда, в николаевские времена, при конфликте властей с еврейской общиной основным карающим инструментом являлся внеочередной набор рекрутов и кантонистов в армию.

Один из таких конфликтов вылился  в столкновение еврейской общины с войсками и получил на языке судопроизводства того времени весьма впечатляющее название – «Мстиславское буйство».

В декабря 1843 г. торговца из Мстиславля заподозрили в том, что часть его товара доставлена контрабандным путем. В процессе изъятия солдаты бесчинствовали, избили еврея, ранили его ударом приклада по голове.  Соседи прибежали на выручку, пытались защитить жертву. Офицер приказал солдатам бить евреев. А вслед за этим местная власть решила ужесточить «статью». Был оформлен документ о том, что в результате потасовки несколько ружей этого отряда солдат поломаны. Наказание за это грозило очень серьезное. Нашелся и местный выкрест, с радостью дававший ложные показания.

История противостояния общины и силовиков, увековеченная в народных сказаниях, была подробно описана учеными-историками и этнографами начала ХХ века — Гессеном, Ан-ским, Дубновым… Сейчас уже трудно точно определить, где кончается перечисление исторических фактов и начинается подражание истории Пурима. Но многие параллели действительно символичны: в момент противостояния, дав первый отпор бесчинству солдат и готовясь к новой схватке, евреи Мстиславля три дня провели в посте и молитвах, собираясь духом по примеру современников Мордехая и Эстер.

Губернатор Могилева приехал лично руководить следствием, т. е. чинить расправу.  Было арестовано 160 человек, и поскольку они отрицали обвинение в нападении на солдат, им, соблюдающим традицию евреям, в порядке издевательства обрили правую сторону головы и левую часть бороды.  В наказание общины была устроена «децимация» — внеочередное взятие в рекруты каждого десятого мужчины. На улицах хватали и пожилых, и малолетних…

К счастью, евреи Мстиславля смогли отправить в Петербург заступника, сумели донести до царя правду о бесчинствах солдат и губернатора. Николай I, причинивший евреям немало бедствий, на этот раз отменил свое предыдущее решение, арестованных выпустил, губернатора сместил с выговором. Редкий случай того, как «протестное движение» в России увенчалось торжеством справедливости и наказанием силовиков.

Просматривая фамилии евреев, участвовавших в Мстиславском буйстве 1843 года, обнаружил, что в списке участников, оказавшихся под следствием, упоминаются и Черниловские. 

Предки наших военврачей.

Эпохи соприкоснулись…

—————————————————————————

Биография Якова Черниловского

Биография Залмана Черниловского

Отец и три сына.

История народа через историю семьи.

История — между Сциллой и Харибдой.

При написании страницы биографии одного воина-еврея, получившего медаль «За отвагу», но вскоре погибшего, обратил внимание на судьбу его отца.

Отважный воин с медалью — пулеметчик Лев Инзлихин. https://www.jewmil.ru/biografii/inzlikhin-lev-lipovich. 

Погиб в бою 28 июля 1944. Из донесения: «Похоронен в д. Удриа, около, восточная окраина, у дороги».

Его отец — старый еврей Липа Альтерович Инзлихин, сын меламеда Альтера Инзлихина.

Прочитал о нём в статье директора Одесского музея Холокоста Павла Козленко.

«В один из утренних дней, 27 марта 1938 г. к нему в гости явились сотрудники НКВД Молдавской АССР. Старику вменяли участие в к.- р. шпионской сионистской организации в Молдавии. «Состоял в группе еврейских клерикалов, проводил к.-р. националистическую агитацию, используя религиозный фанатизм отсталой части еврейского населения, доказывал необходимость широкой поддержки сионистского движения, высказывал недовольство существующим строем и разжигал эмиграционные настроения к выезду евреев из СССР в Палестину».

25 апреля 1938 г. на заседании Особой тройки НКВД Липа Альтерович Инзлихин был приговорен к расстрелу».

И вот у этого расстрелянного старого кантора синагоги было три сына.

Старший, Абрам, был работником горисполкома и в 1941 погиб от рук нацистов.

Младший, Шика, 1924 г.р., ушел на фронт в 19 лет, был артиллеристом. К счастью, вернулся живым.

А средний, Лев — «Похоронен в д. Удриа, около, восточная окраина, у дороги».